Мы ставили народно-сценический танец. Немецкий, - рассказывает мне кандидат медицинских наук, микрохирург Андрей Байтингер, отвечая на мою просьбу поведать о своих самых ярких впечатлениях из «дворцовской юности». – Нам нужно было надеть национальный костюм – с бриджами. А мы тогда уже были старшеклассниками, лет по пятнадцать-шестнадцать, и ноги у нас были довольно волосатые. Чтобы в связи с этим мы на сцене не выглядели безобразно, нас заставили надевать женские гольфы. Причем надевать нужно было по две пары гольфов, одни натягивать на другие. И вот мы, взрослые уже мальчики, шли в магазин «Дамское счастье» и под удивленными взглядами продавщиц, краснея и бледнея, покупали там эти самые гольфы. Это было довольно яркое впечатление.
- А еще? – спросил я, слегка обескураженный.
- Еще мы таким образом познакомились с классификацией колготок, узнали, что их толщина измеряется в дэнах. Мне это никак не пригодилось в жизни, но запомнилось навсегда.
- Андрей, это вы так шутите?
- Ну да. Хотя все это - истинная правда.
- Андрей, у вас очень серьезная профессия…
- Да, бывает, часов двенадцать человека режу.
- Может тогда посерьезнее? Расскажите о вашем первом впечатлении от Дворца.
- Хорошо. Мое первое впечатление было такое: очень много места. И ощущение безопасности от того, что окна очень высоко и ногами до них не достать, как высоко ни прыгай.
- Не понял…
- Дело в том, что до этого наш ансамбль «Русские забавы» занимался в «Центре сибирского фольклора». Это был деревянный домик, места там было очень мало, а окна открывались внутрь. Я был в самом начале своего «творческого пути», мне было двенадцать лет, и у нас была большая ансамблевая постановка, человек на сорок. Во время выполнения прыжка с вращением я влетел ногой в оконное стекло и проткнул стопу насквозь. Сперва был шок, адреналин, боли не было, и я просто, медленно так это окровавленное стекло из стопы вытащил. Через сапог. Помню, Ольга Владимировна Алексеева стоит рядом, вся серая. Дети все тоже такие офигевшие.
Потом нога была в гипсе, этакая лыжа гипсовая, долго ездил в коляске, потом ходил на костылях.
- Жуткие у вас воспоминания, Андрей.
- Ну а что я могу с этим сделать? Тем не менее, в хореографию я вернулся. Значит, настолько сильная у меня была мотивация. И вот, когда мы пришли во Дворец, нам дали аудиторию внизу, а окна наверху – метра два от пола. Я посмотрел: никак туда не допрыгну. И подумал: «Меня все устраивает. В окно не влечу, все ништяк».
- А микрохирургия вас после этого кровавого случая заинтересовала?
- Нет, это у меня от папы. Но, кстати, оперировали меня как раз там, где я сейчас работаю. Правда, моя операция была более или менее традиционной, а то, что делаю сейчас я, - чистейшей воды творчество, обман Всевышнего.
- Из всего вышесказанного вытекают два следующих вопроса. Первый: что же это была за мотивация, о которой вы сказали выше? То есть чем вас так притягивал к себе Дворец? А второй: каким таким творчеством занимаются хирурги в вашем НИИ?
- Хорошо. Первый вопрос тоже делится на два. Что меня держало в «Русских забавах» и что мне нравилось во Дворце. Отвечаю. В этот коллектив меня заманили обманом, и, как ни странно, хоть забавы и русские, я туда попал потому, что я немец. По отцу. Я ходил в шестую «немецкую» гимназию, там у нас был предмет «Немецкий танец», который вела Ольга Владимировна. Это не математика и не физика, все этот предмет игнорировали, и ходило нас туда три калеки. Но я-то всегда был «правильным» ребенком и занимался исправно. И вот однажды Ольга Владимировна сказала мне, что следующее занятие у меня будет в другом месте. В «Центре сибирского фольклора».
Я пришел туда, а там целый большой коллектив. И мне там понравилось. Много интересных людей, разностороннее образование. В основе – классическая хореография в традициях русской балетной школы. Потому пришлось учить французские термины – разные «плиеды», «мифлие». Это тоже парадокс, что знаменитая русская балетная школа основывается на французских движениях и терминологии. Но на предмете «история балета» нам все объяснили. Отдельным предметом была «музыка» – учили ноты, размеры, читали партитуры. Еще изучали фольклорные праздники, традиции, приметы… Сдавали экзамены, зачеты, писали рефераты, делали презентации. Все это было невероятно интересно. Закончил я обучение там, кстати, с красным дипломом.
Теперь о Дворце. В нем мне нравилась разносторонность людей. Я очень люблю всякого рода коммуникации. Чтобы черпать вдохновение для своего развития, мне нужно много общаться с людьми, непохожими на меня, не зацикливаться на чем-то. А тут у нас и радиотехники, и компьютерщики, и бальники, и хор мальчиков «Глория»… Мы часто делали совместные постановки. Очень полезно это все было.
А еще в коридоре на стене висят портреты выдающихся выпускников Дворца, и я мечтал попасть на эту стену.
Что еще? Выступления, поездки. Есть стационарные по самой своей специфике коллективы – радиотехники, гаишники… А мы ездили на концерты по всей стране и за рубеж. Мы были одним из самых катающихся коллективов. Это не только полезно, но и весело. Ездили на поезде, в вагоне тридцать шесть плацкартных мест. Выкупали весь вагон. Представляете, какая это была тусовка!
Помню некоторые наши дорожные «приколюхи». Например, мы брали в дорогу огромную кастрюлю, накидывали в нее «Роллтона» пачек десять-пятнадцать, тушенки, потом выливали в нее пол титана кипятка. Потом проходили по всему вагону, вдвоем таща эту кастрюлю, кричали: «Лапша, лапша, кому лапша?!» и накладывали всем желающим огромным черпаком… Это был праздник безумия.
Еще была игра, которая называлась «Пиф-паф, я Зоя Ибрагимова». Моему мозгу с точки зрения логики это совершенно непонятная игра, и в том ее прелесть. Кто-то тайно объявлялся «Зоей Ибрагимовой». Она (или он) ведет себе обычный образ жизни, но однажды она (или он) подходит к тебе, упирается в тебя пальцем, типа это ствол пистолета, и говорит: «Пиф-паф, я Зоя Ибрагимова». И считает до десяти. В течение этих десяти секунд ты должен упасть на пол там, где стоишь, и прыгать на заднице, приговаривая: «Тыгы-дык, тыгы-дык, тыгы-дык»… Где угодно. На асфальте, в Государственной думе, на сцене, это не важно.
Если успеваешь, Зоя Ибрагимова остается голящей и ищет другую жертву. Если не успел, выполняешь желание, которое должно быть самым идиотским, и становишься Зоей Ибрагимовой. У нас в поездке одна девочка проиграла, потому что лежала на второй полке, к ней в два часа ночи кто-то подошел, сказал… Выполняя желание, она была вынуждена нарядиться в кокошник и продавать по вагонам пирожки, которые нам родители дали в дорогу. Условие было такое: ходить и предлагать, пока у тебя не купят хотя бы один пирожок. Мы, конечно, ходили всей толпой за ней и покатывались со смеху…
Что говорить, Дворец очень обогащал мою жизнь. Я помню, что все предновогодние дни и в каникулы после Нового года мы участвовали в ёлках. Мы, мальчики-хореографы, как правило, изображали отрицательных персонажей – разбойников, пиратов, хулиганов. Потом появлялся Дед Мороз и выгонял нас. Но перед этим нам надо было всех пугать. Как-то я попытался напугать одного ребенка лет трех, одетого Черепашкой ниндзя. У него в руках были игрушечные нунчаки, и он так долбанул меня этими нунчаками, что я потом ходил с огромным фингалом под глазом. Но я не расстроился, фишка в том, что мне по роли положен был фингал, так что мне не надо было гримироваться.
А еще буфет. Там можно было брать пирожки под запись. Однажды я так этим увлекся и влез в такую долговую пирожковую яму, что на всю жизнь понял, что ипотеки и кредиты – это не для меня.
Еще помню, однажды наш преподаватель по классическому танцу заболела и на пару занятий наш класс отдали преподавателю балетной студии «Фуэте». Ирина Яковлевна Саввиди. С ее точки зрения, мы, мальчики, оказались дико деревянными, и она стала гонять нас, как девочек-балерин. Когда мы тянулись, садились на шпагат, у меня лопнули штаны… И немножко моя психика. Психика зажила, а вот штаны пришлось покупать новые.
Ну ладно… Какой был второй вопрос?
- О вашей сегодняшней работе. О «творческой хирургии».
- Микрохирургия - это технология, которая подразумевает использование микроскопа, микроинструментов и микрониток. Моя специализация – хирургия периферических нервов. Мои пациенты – люди парализованные в результате каких-то травм, операций или онкологических процессов. Люди, которые не могут ходить или что-то чувствовать, не могут улыбаться нормально. Моя задача – восстанавливать нервную систему, а если это невозможно, делать это как-то в обход, обманывая природу. Создать новый путь для движения импульса от мозга к руке, ноге или мышцам лица. Сначала такой импульс, идущий в обход, идет искаженно и коряво, но мозг адаптируется, и люди потихонечку привыкают.
Одна из самых популярных травм, которую еще десять лет назад даже не брались лечить, сразу ставили инвалидность – повреждение плечевого нервного сплетения. Это совокупность нервов, которые выходят из спинного мозга и управляют рукой – плечом, локтем, кистью. Чаще всего такое случается при аварии на мотоцикле. Потому такие пациенты, как правило, молодые люди, у которых впереди вся жизнь. А у него, у нее, рука висит, как плеть. При падении происходит сильный рывок. Нервы вырывает из спинного мозга, и обратно пришить их туда не получается, это много раз пробовали - не работает.
Мы, чтобы человек мог согнуть локоть, пересаживаем ему нервы, которые отвечают за то, чтобы у него раздвигались ребра во время дыхания. Таким образом, чтобы согнулся локоть, ему нужно подумать в голове, что сейчас он будет делать глубокий вздох, и у него в этот момент согнется локоть. Сначала так, а потом потихоньку мозг адаптируется, и уже ему не надо себя обманывать.
Или мы берем нерв, который отвечает за то, чтобы плечо поднималось вверх и пересаживаем туда, где плечо должно отводиться в сторону. Пациент должен думать о том, что он хочет поднять плечо вверх, а оно пойдет в сторону, туда, куда он до операции не мог его отводить.
Если уже атрофировались мышцы, которыми нерв управлял, мы пересаживаем саму мышцу. Например, берем мышцу с бедра и пересаживаем на лицо. И человек начинает улыбаться. Такие лицевые операции я делаю довольно часто.
И тут я, пожалуй, вновь вернусь ко Дворцу. Понимаете, наши операции многочасовые – по восемь-десять-двенадцать часов. Самая длинная у меня была недавно – тринадцать часов. Девочка приехала из Баку. Ни в Грузии, ни в Турции ей не помогли. В шестнадцать лет решили с мальчиком покататься на мотоцикле, неудачно упали. Мальчику ничего, а у нее парализовало руку. К нам она приехала спустя пять лет, в двадцать один год. Рука у нее совсем высохла. Сосуды маленькие, меньше миллиметра. И у нас все получилось. Она не только может теперь двигать рукой, у нее рука теперь и выглядит так, что можно ходить в одежде без рукавов. Это для нее, а значит и для нас, тоже важно было.
Так вот. Все это требует огромного терпения, усидчивости, кропотливости. Эти качества у меня отсюда, из Дворца, где у нас было по пять-шесть репетиций в неделю, был большой концертный график. Нужно было держать в голове все – и костюмы, и что сапоги должны быть почищены. Бывало, в концерте двенадцать номеров, из них пять-шесть танцуем мы, и нужно заранее разложить костюмы в порядке выступления. Нужно все почистить, отгладить, подготовить помощника. Нужно быть предельно организованным.
Думаю, если бы не все эти навыки, не быть бы мне микрохирургом. А значит, многие люди остались бы инвалидами. Вот такая цепочка.
- Красивая цепочка. Андрей, я уже разговаривал с Ольгой Алексеевой и знаю, что многие ее воспитанники становятся профессиональными танцорами. У вас не было таких мыслей?
- Нет. Я довольно рано решил, что, как отец, буду хирургом. Да, действительно многие наши ребята стали учиться танцу дальше. А у меня был главный интерес в другом. Я по природе своей человек логики, и мне важно было развивать в себе творческую жилку.
Микрохирургия невозможна без творчества. Если аппендикс вырезать – стандартная процедура, которую одинаково выполняют в Томске, Москве, Индии, Китае, то в наших случаях три разных хирурга посмотрят на пациента и предложат три разных решения, и все трое будут правы.
Но, между прочим, танец долго меня не оставлял. Первая запись в моей трудовой книжке – педагог дополнительного образования ДТЮ. В «Русских забавах» я отучился пять лет, потом еще два года танцевал в ансамбле, а потом поступил в мед, где дикая нагрузка. Но, тем не менее, когда Ольга Владимировна предложила мне преподавать хореографию у детей, я согласился и два года совмещал это с учебой в меде. Вел на полставки «мужской танец» у мальчиков. Но в какой-то момент пришлось все-таки это дело оставить.
Но, вы знаете, я не один такой. Так, два года назад был юбилей коллектива, был большой концерт в драмтеатре. Там мы, как нас называют, «ветераны» тоже принимали участие. Был такой момент, когда на сцене я и еще одна девочка, Катя Александрова, исполняли сольный эпизод. А она хирург в кардиоцентре. Вот такой абсурд: на сцене театра два хирурга танцуют балет.
Думаю, это хорошо, что люди – существа универсальные. И, думаю, развивать эту универсальность и есть главная задача Дворца, которую он успешно выполняет.
