Меня зовут Илья Леонтьев, мне тридцать девять лет. Брат на этот день рождения, поздравляя меня, процитировал Ильфа и Петрова: «Он был в последнем приступе молодости…» Я – директор гостиницы «Момент» и депутат городской Думы.
Меня попросили рассказать о моём отношении ко Дворцу творчества детей и молодежи города Томска, о том, что меня с ним связывает. Несмотря на то, что я провел в нём всего четыре года, мне есть что рассказать. Но для полноты картины начну немного издалека.
Я родился в Советском Союзе, в Томске, на Черемошках. Мама бухгалтер, папа юрист, нормальные советские люди, нормальная семья. Жили в общаге завода резиновой обуви. Когда я учился в пятом классе, получили квартиру, переехали в центр. До семнадцати лет я никак не был связан с творчеством. Если и получал какое-то дополнительное образование, то только спортивное.
А во Дворце, тогда еще пионеров, я был лишь однажды, когда меня как раз принимали в пионеры. Но это ничего для меня не значило, так как пионерия загнулась примерно тогда же, и гладили-повязывали галстуки мы не больше года. Кроме этого, никакого смысла и содержания в этом нам не давали. Вовсю в тот момент шла деидеалогизация общества.
В восьмом классе я перешел из школы в Российско-американский профессиональный лицей, и многое в моей жизни решило его расположение – возле Буфф-сада, то есть, неподалеку от Дворца. Но ходить я туда стал, уже закончив лицей.
Дело было так. По окончании среднего образования я поступил на факультет физического воспитания томского пединститута. Так как у меня никогда не было соображений о какой-то конкретной профессии, то поступал я, руководствуясь единственным соображением: куда проще. Но когда, поступив уже, я прослушал вводную лекцию, понял, что попал куда-то не туда и что это вообще не моё. И ни на одно занятие не пошёл.
Но на следующий год, хорошо уже подумав, я поступил всё в тот же «пед», но уже на исторический факультет, и успешно его окончил. А вот год в промежутке между поступлениями я работал в автомастерской. При том самом Российско-американском лицее, позади него, во дворе. Занимался кузовными работами, подготовкой машин перед покраской.
И вот как раз тогда, уже работая в мастерской, я и пошёл во Дворец. У меня был товарищ, Юра Бакленёв, он много лет занимался в «Колобках», и я стал туда заходить – к нему на репетиции. Сдружился там со всеми, мне нравилось там, и уже со следующего года, учась на первом курсе, я стал играть в спектаклях.
Я не «вырос в «Колобках», сразу вошел во «взрослую тусовку», но это очень много значило для меня. Ведь я вообще никогда до этого не выходил на сцену, не выступал перед публикой, не знал, что это такое – овации зала… Я очень изменился за первый же год игры на сцене, что называется, «социализировался». У меня появился навык работы на аудиторию.
И как следствие – стал хорошо учиться. Первый курс я окончил еле-еле на троечки, а на втором у меня были почти одни пятёрки, редкие четвёрки. Во-первых, потому что перестал стесняться, перестал волноваться, стал увереннее в себе, во-вторых, «научился учиться». В «Колобках» я почувствовал, как важно по-настоящему знать и уметь то, чему учишься, почувствовал результаты учёбы и активности.
И то, что уже взрослым человеком я пошел в политику, то, что сегодня я депутат городской Думы, не в малой степени результат занятий в «Колобках». «Вся жизнь – театр», а что уж говорить о политике. С нами там занимались очень серьёзно, это была не какая-то оголтелая самодеятельность. Елена Юрьевна Карташова подходила к процессу очень основательно, приглашала работать с нами профессионалов. Актёрскому мастерству нас учил Виктор Павлович Антонов из Томского театра драмы, сценическому движению и хореографии - Лида Ложникова и Лена Смакотина. Я до того в жизни вообще не танцевал, а тут надо было учиться, и это был серьезный для меня, как сейчас говорят, «экспиренс». Даже гримироваться нас учил опытный человек.
Помню, как мы, чтобы не испортить кожу, сперва наносили на лицо смягчающий крем, потом – тональный, а потом уже профессиональным гримом подводили брови, глаза, всё по науке… Я, играя Кота Базилио, сам рисовал себе кошачий нос и усы. Карабаса играл Димка Селезнёв, он сейчас в Питере, мы всегда встречаемся, когда я там бываю, или если он приезжает в Томск.
Так вот, у Карабаса должен быть объёмистый животик, и Димке приходилось под одежду надевать специальный комбинезон с этим животиком. Но если ему в этом одеянии приспичивало в туалет, то самостоятельно он разоблачиться не мог, только с двумя помощниками, которые поддерживали всю эту конструкцию за лямки, пока он делал свое дело. Это, знаете ли, было довольно прикольное мероприятие, я бы даже сказал, «шоу», сопровождающееся, само собой, нашими шутками и прибаутками.
Кстати, в связи с нанесением грима вспомнил одну историю. Перед Новым годом шла зачётная неделя, и я прямо между спектаклями прибежал на зачёт по «Вспомогательным историческим дисциплинам». Беседуя со мной, замечательный наш Владимир Петрович Бойко поглядывал на меня как-то подозрительно и разговаривал немного насмешливо, но подчёркнуто осторожно. Уже после экзамена я понял, в чём дело. Оказывается, я плохо смыл грим. Кошачьих носа и усиков у меня уже не было, а вот глаза остались основательно подведёнными. Уж не знаю, что он обо мне подумал. Но зачёт я получил.
Ну и особая «закулисная» атмосфера, она тоже значила очень много. Когда в зале собираются зрители, а ты смотришь на них в щёлку. И эта кнопка, которая поднимает занавес… Переживания незабываемые, их можно познать только в театре.
Вторая моя дворцовская стезя – вожатство. Ведь я учился в педагогическом, и сам бог мне велел работать с детьми. Со второго курса я стал ездить в качестве вожатого на дворцовские лагерные смены. Там всяких историй было ещё больше. Ну вот, например. Я там был начальником боевого пожарного расчёта. А поскольку условия в лагере были спартанские, парни жили в палатке и было холодно, то мы пользовались масляными обогревателями. А это по инструкции не положено. Поэтому у меня была такая должностная обязанность – «не спалиться». И как только в лагере появлялся незнакомый человек, а любой незнакомый человек мог оказаться пожарным инспектором, я бросался в палатку, хватал в каждую руку по обогревателю, бежал с ними поглубже в лес, а потом быстро возвращался с пустыми руками.
Пожарный инспектор у нас так ни разу и не появился, но это странное чувство полного безумия, которое возникало у меня, когда я бежал по лесу с двумя масляными радиаторами в руках, оно и сейчас живёт во мне и во многом определяет мои поступки.
Другая история. Дети сказали, что вокруг лагеря ходит и заглядывает в щели забора маньяк с противогазной маской на лице. Я сперва не поверил, дети ведь много чего придумывают, но чтобы успокоить их, пошел к периметру, стал ждать. И маньяк в противогазе появился! Честно говоря, я испугался. Но это безобразие надо было прекращать, и я, перепрыгнув через забор, побежал к нему, крикнув ребятам, чтобы бежали за подмогой. «Маньяк» увидел меня и побежал в лес, в сторону обрыва. Я кинулся за ним. И тут он, я такого больше никогда не видел, с разбегу прыгнул с обрыва и рухнул в кусты. Но удачно, потому что по шевелению кустов я видел, что он побежал дальше. Короче, мы довольно долго всем лагерем ловили его в этом овраге. И поймали. Оказался он вовсе не маньяком, а несчастным молодым парнем, бывшим мужем одной нашей поварихи, которому после развода с ней не разрешали видеться с ребёнком. Ребёнок был тут, в лагере, и отец хотел его найти и пообщаться, а чтобы его не узнали заранее, прибег к такому вот странному способу маскировки. Ему только не хватило мозгов понять, что сам по себе вид человека в противогазе людей настораживает. А в лесу, возле детского учреждения – тем более. Но как бы то ни было, когда я бежал по лесу за человеком в противогазе, я испытывал сильное чувство. Мне в тот момент не хватало только радиаторов в руках.
Был случай, когда в лагерь наведались какие-то пьяные хулиганы. Целая группа. Они были агрессивно настроены, вели себя дерзко, борзо, и не миновать бы драки, если бы не грамотное поведение нашего руководителя Владимира Геннадьевича Игишева. Он вёл себя с ними, как опытный переговорщик, и в конце концов они были благополучно увезены вызванной нами милицией.
Еще помню, была одна ролевая игра, в которой если тебя условно убили, ты отправлялся в «Царство мёртвых». Это была такая палатка с матами, где эти «мёртвые» с удовольствием валялись и были очень рады такому повороту событий. В качестве Аида руководил «Царством мёртвых» Рома Степичев, он сразу смекнул, что работа эта очень творческая и нехлопотливая! И вот к одной нашей девушке приехали родители. Её звали Янка, фамилию не помню. Мама подходит к забору, просит дежурного позвать Яну. Мимо пробегает ребёнок, весь в игре. Дежурный спрашивает его: «Где Яна?» Пацан выпаливает: «Она на отпевании!», и несётся дальше. Мама в шоке…
Много чего еще было, всего не перескажешь. У дочери одноклассник ходит в «Колобки», она говорит, что все уже знают, что её папа тоже туда ходил.
Люди. Те, кто занимался вместе со мной, те, кто нас учил. Мы встречаемся до сих пор, общаемся, дружим. Кроме тех, кого я уже назвал, это Артём Долганов, Антон Хаванский, Антон Пшелянский. И старшие – Стас Гринкевич, Виталий Радищенко, Саша «Колобок» Бурковский.
Социализация. Толчок к публичности. Не бояться познавать новое. Не бояться сказать «я не знаю», если не знаешь, признаться в этом себе и другим - и честно, основательно изучить вопрос. Всё это бесценно. Без «Колобков», без Дворца я был бы совсем другим человеком. Дворец появился в моей жизни в очень нужный момент.
